Неточные совпадения
Ночами, в постели, перед тем как заснуть,
вспоминая все, что слышал за день, он отсевал непонятное и неяркое, как шелуху, бережно сохраняя в памяти наиболее крупные зерна разных мудростей, чтоб, при случае, воспользоваться ими и еще раз подкрепить репутацию
юноши вдумчивого.
А она, отворотясь от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг нагнется к нему и близко взглянет ему в лицо, положит на плечо руки или нежно щипнет его за ухо — и вдруг остановится на месте, оцепенеет, смотрит в сторону глубоко-задумчиво, или в землю, точно перемогает себя, или — может быть —
вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется — и опять к нему…
Она в первую минуту
вспомнила смутно о том новом чудном мире чувств и мыслей, который открыт был ей прелестным
юношей, любившим ее и любимым ею, и потом об его непонятной жестокости и целом ряде унижений, страданий, которые последовали за этим волшебным счастьем и вытекали из него.
А встретить тебя в самом деле я не хотел бы. Ты в моем воображении осталась с твоим юным лицом, с твоими кудрями blond cendré, [пепельного цвета (фр.).] останься такою, ведь и ты, если
вспоминаешь обо мне, то помнишь стройного
юношу с искрящимся взглядом, с огненной речью, так и помни и не знай, что взгляд потух, что я отяжелел, что морщины прошли по лбу, что давно нет прежнего светлого и оживленного выражения в лице, которое Огарев называл «выражением надежды», да нет и надежд.
Вспоминая себя мальчиком и
юношей, я убеждаюсь, какое огромное значение для меня имели Достоевский и Л. Толстой.
Юноша вспомнил тяжёлое, оплывшее жиром, покрытое густой рыжею шерстью тело отца, бывая с ним в бане, он всегда старался не смотреть на неприятную наготу его. И теперь, ставя рядом с отцом мачеху, белую и чистую, точно маленькое облако в ясный день весны, он чувствовал обиду на отца.
…В монастыре появилась новая клирошанка, — высокая, тонкая, как берёзка, она напоминала своим покорным взглядом Палагу, — глаза её однажды остановились на лице
юноши и сразу поработили его. Рот её — маленький и яркий — тоже напоминал Палагу, а когда она высоким светлым голосом пела: «Господи помилуй…» — Матвею казалось, что это она для него просит милости, он
вспоминал мать свою, которая, жалеючи всех людей, ушла в глухие леса молиться за них и, может быть, умерла уже, истощённая молитвой.
Всюду чувствовалась жестокость. В мутном потоке будничной жизни — только она выступала яркими пятнами, неустранимо и резко лезла в глаза, заставляя
юношу всё чаще и покорнее
вспоминать брезгливые речи отца о людях города Окурова.
Имя отца дохнуло на
юношу холодом; он
вспомнил насмешливые, хищные глаза, брезгливо оттопыренную губу и красные пальцы пухлых рук. Съёжился и сунул голову под подушку.
Юноша вспоминал отца, который тоже умел сказать это слово — круглое, тяжкое и ёмкое так, что земля точно вздрагивала от обиды.
Вспомните, что я излагал некогда о есотерическом и ексотерическом в науке: я видел мою esotoris [Сокровенную (греч.)] тогда яко зерцалом в гадании: я лишь в отраднейшей мечте воображал счастливцев, которым суждено отраднейшее бремя овладеть на много лет умом цветущих
юношей с призванием к степени высокому и весть их к истинному разумению жизни… и вот об этом речь…
Долгов, прочитав письма, решился лучше не дожидаться хозяина: ему совестно было встретиться с ним. Проходя, впрочем, переднюю и
вспомнив, что в этом доме живет и граф Хвостиков, спросил, дома ли тот? Ему отвечали, что граф только что проснулся. Долгов прошел к нему. Граф лежал в постели, совершенно в позе беспечного
юноши, и с первого слова объявил, что им непременно надобно ехать вечером еще в одно место хлопотать по их делу. Долгов согласился.
Рябинин лежал в совершенном беспамятстве до самого вечера. Наконец хозяйка-чухонка,
вспомнив, что жилец сегодня не выходил из комнаты, догадалась войти к нему и, увидев бедного
юношу, разметавшегося в сильнейшем жару и бормотавшего всякую чепуху, испугалась, испустила какое-то восклицание на своем непонятном диалекте и послала девочку за доктором. Доктор приехал, посмотрел, пощупал, послушал, помычал, присел к столу и, прописав рецепт, уехал, а Рябинин продолжал бредить и метаться.
Когда минула горячая пора экзаменов, и Введенский надел тоже студенческий мундир, мы трое стали чаще сходиться по вечерам к моему или медюковскому самовару. Заметив, вероятно, энтузиазм, с которым добродушный и сирый
юноша вспоминал о своем воспитателе Ганзиере, прямолинейный Введенский не отказывал себе в удовольствии продернуть бедного Медюкова, сильно отдававшего польским духом.
Когда я раз приехал к тетушке, бывши уже
юношею, и мы стали
вспоминать о Селиване, который и сам незадолго перед тем умер, то тетушка рассказала мне его тайну.
— От всероссийской! От вашей! — кричал
юноша,
вспоминая фразы Ряхина. Иные обижались.
Но иногда поспешные, милостивые и тепленькие ласки его возлюбленной поднимали в груди
юноши тошное ощущение обиды, он
вспоминал торопливые слова женщины, деловые движения ее тела и с унылою горечью думал...
— Обо всем, Яков Захарович! — виновато сказал
юноша. — Кто встретится или
вспомнишь кого — человека ли, собаку ли… Птицы тоже…
Новогородцы
вспомнили тогда, что государь щитом своим отразил меч оруженосца, хотевшего умертвить Мирослава; удивлялись — и никогда не могли сведать тайны Иоаннова благоволения к
юноше.
Володе эти слова показались и несколько ходульными, и несколько хвастливыми, и он невольно
вспомнил, что и русские солдаты переносили, и не раз, тяжкие лишения не менее геройски. Словно бы спохватившись, что говорит ненужные вещи, да еще перед
юношей, адмирал оборвал свою речь и спросил...
— Господи, да ведь он — типичный пруссак! — вихрем пронеслось в голове
юноши и он сразу
вспомнил то обстоятельство, о котором давно уже ходили слухи в русской армии: немецкий император Вильгельм, после целого ряда пережитых его армией неудач на восточном и западном фронтах в борьбе с нашими и союзными войсками, послал целые корпуса в Галицию на помощь австрийцам, терпевшим еще большие неудачи против русского войска.
Чайхидзев первым долгом
вспомнил старину и закутил с Микшадзе, а
юноша заухаживал за Олей, тринадцатилетней девочкой.
Он не был уже тогда очень юн, но смотрел еще
юношей. Я уже имел случай
вспоминать о моем первом знакомстве с этим милым человеком и даровитейшим писателем, который кончил так печально.
Он
вспомнил первую казнь, на которой присутствовал в качестве зрителя, в первые дни самостоятельного правления Иоанна, царя-отрока. Он был тоже еще совсем
юношей. Это была казнь князя Кубенского и Федора и Василия Воронцовых, обвиненных в подстрекательстве к мятежу новгородских пищальников [Стрелков.]. Им отрубили головы, и народ бросился грабить дома казненных.
Один из главарей революционеров террористической партии, Игнатий Меженецкий, тот самый, который увлек Светлогуба в террористическую деятельность, пересылался из губернии, где его взяли, в Петербург. В той же тюрьме сидел и старик раскольник, видевший казнь Светлогуба. Его пересылали в Сибирь. Он все так же думал о том, как и где бы ему узнать, в чем истинная вера, и иногда
вспоминал про того светлого
юношу, который, идя на смерть, радостно улыбался.
Он
вспомнил Петрова, красивого и самоуверенного
юношу, который совершенно спокойно и без страсти говорил о продажных женщинах и учил товарищей...